Ликвидатор аварии на ЧАЭС Николай Буряк рассказывает, каким было жизни 34 года назад – перед, во время и после аварии на Чернобыльской атомной электростанции 
Чернобыль… Во время страшной аварии 26 апреля 1986 года, после двух тепловых взрывов был разрушен четвертый атомный энергоблок. В окружающую среду было выброшено большое количество радиоактивных веществ. Позже ученые подсчитали, что этот выброс равнялся мощности трехсот Хиросим…
Сейчас Чернобыльская зона живет, но поделилась на две части: Чернобыль — людям, а вот Припятью обладает природа. Чернобыль — это чистенькое местечко, которое отстраивается. Здесь живут обычные люди, которые понимают, что жизнь не закончилось, оно продолжается.
Ликвидатор аварии на ЧАЭС, житель с. Луговики Полесского района Киевской области, мой дед, 68-летний Буряк Николай Петрович — один из тех людей, которые не покинули родной край и, не смотря на то, что к атомной станции около 50 километров, остались здесь жить. В те времена Николай Буряк работал сначала киномехаником — кино крутил в Полесском кинотеатре. Потом работал водителем — возил председателя местного колхоза. Николай Буряк рассказывает, каким было жизни 34 года назад — перед, во время и после аварии на ЧАЭС.
— …В марте 86-го, перед аварией, был съезд комсомольцев в Киеве. Собрались первые секретари комсомола со всей Украины , — вспоминает Николай Петрович. — Позаседали они в том Киеве, а потом же надо было их чем-то занять, потому что приехали не на день или два, а на неделю. И вот их распределили по районам. К нам они приехали вместе с нашим секретарем — он тоже на том съезде был. А что он им тут покажет? На поле еще ничего не растет, чтобы похвастаться, как у нас сеют и пашут. Поэтому вызывают меня, дают мне РАФа, и я везу всех этих секретарей на экскурсию в Припять, на Чернобыльскую АЭС.
Первое, что тогда удивило — чрезвычайное легкомыслие. Приезжаешь на атомную — никто у тебя не спрашивает откуда и зачем ты приехал. А казалось бы — режимный объект! Заходим мы в этот зал, который взорвался буквально через месяц. Там нам проводят экскурсию, рассказывают, что к чему. Показывают, где-то бульбоче, что-то дымится. Ты мог подойти к реактору, а реакторы были квадратные, черные, постучать по нему ногой — никто бы тебе слова не сказал. И помню, как этот первый секретарь всем лапшу на уши вешал. Когда кто-то спросил, может ли здесь произойти взрыв, тот бил себя в грудь, майку рвал, что такого быть не может, потому что он сам инженер-атомщик и он лучше знает.
Ну, они там немного походили-пошныряли, кто хотел по реактору постучал. И где-то в третий (а ходили мы с десяти) повез я их обратно. Ну, такая уже была легкомысленность, что кто хотел заложить взрывчатку, то спокойно мог это сделать. Удивляло, что все были уверены, что реактор построен на совесть, на века.
Весна того года была ранняя и теплая. Утром я приехал на работу, и уже ходили слухи, что в Припяти произошел пожар, не авария, а пожар. К этому все отнеслись спокойно: пожар есть пожар — потушат. И где-то в десять вечера звонит председатель колхоза и говорит, что огонь потушить не удается — будет эвакуация людей из города Припяти. Затем поступила информация, что людей привезут к нам, в Луговое, их надо здесь разместить. Привезли аж на следующий день, 27-го апреля: кто на день остался, кто на два. Но помню, у нас дома было кресло и один из припятчан в нем посидел, то пришлось то креслице выбросить — фонило от радиации.
Но со временем стали не только припятские, а и местные, разбегаться, кто куда мог. Сначала уехали те, у кого были дети, а потом и другие бежали — к родственникам, знакомым … Я отвез жену Елену Михайловну с двумя малыми детьми — Игорем и Романом — в Золотоношу, подальше, а сам остался… И тогда же выселяли, то могли половину села выселить, а половину оставить — это уже, как кому выпало. Вот в Дубраве, к примеру, там житель мог сидеть и смотреть на пустую хату своего соседа. Вот так вот было: часть попала в зону, а другие остались.
Тем временем ликвидация авария набирала обороты… Где-то в июне нам выдали индивидуальные накопители радиации. С виду оно было похоже на ручку — такая небольшая продолговатая трубочка с дырочкой и какой-то пластинкой, но мы не знали, что это такое и как им пользоваться. А, может, и тот, кто выдавал, и сам не знал. Ну, и люди стали смотреть в эту дырочку прямо на небо, видно думали, что там что-то увидят… Раздавали и йодированные таблетки.
Чем дальше, тем ситуация осложнялась. Индивидуальный транспорт все поставили в гараже, разрешалось ездить только служебными машинами. На дорогах выставлены кордоны милиции, которые проверяли, кто едет. Но люди умудрялись ездить ночью, объездными путями: чтобы попасть в Киев, надо было проехать вместо ста километров — триста. Как-то к председателю колхоза пришли женщины, это где-то июнь был, и попросили съездить в Припять, чтобы забрать вещи из дома. Так видно ему надоели, что тот согласился и отправил меня вместе с теми женщинами. Чтобы попасть в зону, нужно было сделать пропуск. Для служебной машины — это не проблема. Давали или разовую пропуск, а в основном — давали на месяц. Тогда еще как таковой «зоны» не было, еще даже 30-километровую зону не ввели.
Припять тогда еще не очень опустела: по улицам ходили и гражданские, и военные. Привез я тех женщин, они разошлись по своим домам. А потом смотрю: одна ковер притащила, вторая — что-то из одежды. Нагрузили мне машину по самую крышу — ехать тяжело было. То я, как переезжал через железнодорожную станцию Вильча, аж зацепил выхлопной трубой за рельсы. На обочину я съехать не мог, ибо она была залита жидким каучуком.
А дальше… Припять заселили военные и милиция, привлекли специалистов из других атомных станций. Но никто не знал, чего он туда едет и почему. Да мы и сами не знали, что оно такое. Той же радиации не видно. Но как подходишь ближе к зоне, то чувствуешь, что тошнит, глаза болят и в горле першит. И это уже после каких-то 10-20 минут в зоне. Но на это никто не обращал внимания. Потому что тогда к нам приезжали артисты с концертом, и там была даже Алла Пугачева. Потому что считалось, что здесь все безопасно. Там еще и Гнатюк выступал, тот, что «Барабан» пел. Люди так беспечно ко всему относились, что были готовы поменять свое здоровье на концерт с Пугачевой.
Еще, помню, говорили, что надо пить спиртное. Кто водку пил, а кто вино — милиция на это не обращала внимание. Не было разницы, ты за рулем выпил, или нет — чтобы ехал, а если шел — то ли чтобы не упал…
Поехать никуда нельзя было. Свою машину надо было сдать на отстой аж в Припяти. Сначала тебе выдавали документы на машину — которую отдал такую и получил, а уже потом было, что отдал «Запорожца», а взамен выдали «Жигули». Было даже, что кто-то радовался, что отдал такую машину, а получил другую, лучшую. Много там было машин, где они их насобирали, кто знает.
Когда приезжал туда, видно было, что с одной стороны реактор дымит, а с другой рабочие стоят, как памятники, чтобы твою машину принять. В Киев нельзя было выехать — машина фонит, а ее никак не омой: не смывается радиация.
А если по Припяти ходил, то никто не спрашивал, чего здесь шастаєш — никакой защиты. Я, если посчитать, в Припяти в общем время провел более тридцати дней…
А в школе жила милиция. Школу тогда превратили в отель, кроватей навезли.
Тогда милиции вообще было очень много: где перекресток — везде милиция.
Помню, здесь идет дорога на Овруч, а там на перекрестке сидел старичок на стуле. Видно уже до пенсии оставалось немного, то и выдали ему табуреточку и он на ней посиджував, машины пропускал. Дороги же перекрыли, потому что ездили миксеры с бетоном саркофаг строили.
Потом построили станцию дезактивации, которая даже по нынешним масштабам была сделана очень круто, и там стали машины мыть. Даже можно сказать, что варили машины в том растворе. Несколько, может, и помогало. Да и сама картина страшная была: приезжаешь в Припять, заходишь в заброшенный дом, а там все выглядит так, будто люди только на работу ушли, все оставили на своих местах…
Инна Буряк
По материалам: Высокий Замок