Воспоминания о встрече с Николаем Лукашем по случаю 100-летия от дня рождения 
19 января исполняется 100 лет со дня рождения выдающегося украинского переводчика, литературоведа и полиглота Николая Лукаша. Именно благодаря ему отечественный читатель смог сполна насладиться переводами классиков мировой литературы — Джованни Бокаччо, Густава Флобера, Фридриха Шиллера, Юлиана Тувима… Именно ему выпало осуществить полный перевод гениального «Фауста» Гете (заметим, что к Лукашу за переводы этого самого известного произведения немецкого классика брались Михаил Старицкий и Иван Франко, однако останавливались на первой части) Николай Лукаш работал над своим «Фаустом» 18 лет! Воспоминания Святослава Максимчука, которые публикуем сегодня, касаются, в частности, поэмы польского классика Юлиана Тувима «Бал в Опере», которую также считали такой, что не предоставляется для художественного перевода. Однако Николаю Лукашу и это удалось…
1967 года я приступил к работе над поэмой «Бал в опере» польского поэта Юлиана Тувима в украинском переводе Николая Лукаша. С произведением я уже был. как говорят, почти на «ты», потому что, преподавая сценическую речь, работал со своим студентом Комиссаровым в Харьковском театральном институте над этой феерией. Разумеется, в условиях тогдашнего Харькова, возможно, не все так чувствовалось прозрачно, как это впоследствии стало возможным во Львове.
Произведение было написано в 1936 году, но до печати польская цензура его не допустила. Почему? Думаю, за ответом далеко ходить не надо.
Ирония, сарказм и инвектива, к которым прибег Юлиан Тувим, били польские государственные гонори в самые уязвимые места, били, как говорится, наповал.
Когда моя работа над поэмой дошла до полного завершения, я, по тогдашним правилам, организовал публичное общественное (читай — партийное) прослушивания в Доме актера при участии членов художественного совета театра им. Марии Заньковецкой, наивно надеясь, что присутствующие будут воспринимать события, которые разворачиваются в поэме, как события из недалеких времен в панской Польше, — и только. А если кто-то увидит что-то «такое», то вряд ли захочет об этом говорить, потому что бояться аналогий, ведь наша советская действительность — то что-то совсем другое.
Но!..
Большинство моих коллег, прослушав «Бал в опере», аплодировали и хохотали; однако один из членов художественного совета, председатель профкома, в своем выступлении дал на меня пальцем — мол, Святослав Максимчук подбирает репертуар тенденциозно, и нечего прятаться якобы за польское прошлое. Мы эти штучки знаем!
Как и нужно было ожидать, «путевки в жизнь» художественный совет не дала.
Потом у меня было выступление в клубе Союза писателей в Львове с передним словом Романа Лубкивского о поэме, ее автора и конгениального переводчика, где мое исполнение особенно точно оценивалось и воспринималось. Однако на широкую публику с «Балом» я еще разрешения не имел. Однако при малейшей возможности, при соответствующей целесообразности, я исполнял поэму или в целом или фрагментарно. Делаю так до сих пор.
От 1966 года у меня начали налаживаться тесные связи с СПУ, и каждый раз, как я приезжал в Киев, то ли сам, проездом на гастроли вместе с коллективом Львовского театра им. Марии Заньковецкой, я обязательно заходил в Союз.
Естественно, купаясь время от времени в роскошном словограї Лукашевого перевода «Бала в опере», мне хотелось познакомиться с автором этого конгениального перевода. Не помню точно, как это произошло, кто нас телефонічно совместил, но мы договорились о встрече на Крещатике в обществе мэтра украинского перевода Григория Порфирьевича Кочура и еще одной дамы, которая, мне казалось, была симпатией Николая Лукаша. Со мной был мой хороший товарищ Владимир Иванишин, поэт, литературный критик, диссидент, жизнь которому впоследствии укоротили гебисты, бросив его под поезд.
Тогда настроение в обществе был в целом хороший, все пребывали в хорошем настроении и на приглашение Николая пошли обедать в ресторан «Днепр». Мы шли рядом с Григорием Кочуром, и он мне сказал буквально следующее: «А почему бы вам, Святослав, не взяться за „Трагедии человека“ Имре Мадача в переводе Лукаша?».
Я ответил, что произведение такого размаха одному человеку не по силам, и, может, мне удастся убедить кого-то из режиссеров нашего театра его поставить. Но, к сожалению, еще и до сих пор мне не удалось добиться своего.
Итак, мы зашли в ресторан, заказали обед на 5 человек, четырехгранный штоф украинской горилки с перцем. Разливать было поручено младшему — Владимиру Иванишину. Володя разливал водку в рюмки, и когда дошла очередь до Николая Лукаша, он подставил не рюмку, а бокал. Мы приняли это за шутку, однако он спокойно, без всякой иронии произнес: «Наливайте». Владимир исполнил волю организатора нашего застолья. Николай провозгласил тост за встречу, ближе знакомство и творческое содружество.
Дальше пошли разговоры о литературе, а что я был призвідцею этой встречи за «Бал в опере», то, естественно, говорилось и о поэме. Я спросил:
— Николай Алексеевич, сколько времени вы работали над переводом поэмы?
— Чуть меньше месяца. Правда, Григорий Порфирьевич меня где-то потянул, и последние две главы пришлось заканчивать позже, еще и изрядно над ними поморочитись.
«Итак, — подумал я себе, — вдохновение во всех жанрах играет одинаковую роль».
Когда дошла очередь до второго тоста, то Николай Лукаш свой фужер прикрыл ладонью со словами:
— Я пью только один раз.
Потом произнес тост мудрый Григорий Кочур. В этом обществе я чувствовал себя удивительно органично и раскованно, а потому на просьбы присутствующих сипонув каскадом строк Тувима-Лукаша:
В опере сегодня бал —
Всякое хочет быть гостем,
Ибо дает тот бал не кто-то там —
Сам государственный принципал.
Клеопатры и Аретузы
Наскоро стирают рейтузы,
Везде по городу люда давление,
Звон шпор и блеск касок,
Везде выстраиваются солдаты,
И гусары и кірасири,
Кони дыбятся, ржут,
Без умолку толпы прут,
Аж ревут автомобили —
Пробки везде, ни верть, ни круть…
Вина играют нетерпеливо,
Модное господа как не плачет —
Везде очереди в парикмахерской,
Млеют барышни шикарные:
Поджилки-дрижки бала ждут.
…
Везде снуют шпіки-филлеры,
Как холеры, ей же бо,
Увихаються филлеры,
Матерятся шоферы:
— Куда прешся, осадки,
Розтуди твою туда!
Впоследствии Николай Лукаш пригласил меня домой — это уже было где-то в середине 70-х годов. Помню его скромное жилище — «кавалєрку», как говорят в Галичине. Комната была завалена паками книг, было несколько пишущих машинок и транзистор, через который хозяин общался с миром. Тогда я спросил:
— Сколькими языками вы владеете?
— Трудно ответить на этот вопрос. Тридцатью, а то и больше. Чем больше постигаешь языков, тем больше стираются границы между ними, а поэтому четкости, можно сказать, не существует.
Рассказал мне Лукаш о том, как, поселившись в этой квартиры, он все из нее вынес, в том числе и с кухни, чтобы было место для книг. А напротив, на том же этаже, жил Николай Винграновский. «Так вот как-то выхожу я из дома, — говорит Николай Лукаш, — а из квартиры Винграновского получается его сынишка Андрюша. Остановился в дверях и спрашивает меня: «Дядя Коля, а почему это вы все из дома вынесли? То это же никакая женщина не захочет быть вашей женой». «А я, Андрюша, не буду жениться — я не люблю ругаться». «Я также не люблю. А моя мама с папой все ссорятся, ссорятся…».
А еще помню рассказ Николая Лукаша о дочери Ивана Дзюбы.
— Жена Дзюбы Марта, — похвастался он, — повела свою дочку в церковь, а вернувшись домой, стала, на всякий случай, чтобы ребенок в школе не дала воли языку, проводить «атеистическую» профилактику. Ребенок, выслушав вежливо мамины наставления, говорит:
— Мамцю, что бы ты мне не говорила, а я, как вырасту, рожу Мессию.
Рассказывал мне Лукаш, на мою просьбу, о заявление, с которым он обратился в Президиум Верховного Совета УССР о переводе на себя наказание, которое должен был отбыть Иван Дзюба за так называемую антисоветскую деятельность после ареста 1972 года:
«Председателю Президиума Верховного Совета УССР
Председателю Верховного Суда УССР
Прокурору УССР
Копия: Президиум Союза писателей Украины
В связи с тем, что я, нижеподписавшийся, полностью разделяю взгляды литератора ДЗЮБЫ Ивана Михайловича на определенный, официально у нас не существующее вопросы, за которые, насколько мне известно, его осудил недавно один из нарсудов м. Киева, и принимая во внимание:
а) состояние здоровья осужденного,
б) то обстоятельство, что в данный период (конца которого мы с Вами не можем предугадать хотя бы примерно) для меня лично пребывание на любом режиме выдается почти равноценным и через то более-менее равнодушным, — прошу милости позволить мне отбыть вместо вышеназванного ДЗЮБЫ И. М. определенное ему судом наказание.
С уважением (подпись) ЛУКАШ Николай Алексеевич, Член СПУ
(м. Киев, вул. Суворова, 3, кв. 31)
23. III. 1973 г.»
А еще хочу вернуться в 1970 год. В Киеве проходил конкурс актеров-чтецов к 100-летию со дня рождения Ленина. Я тогда был участником этого конкурса с программой по книге Расула Гамзатова «Мой Дагестан».
На квартире Ирины Стешенко собралась группа людей: Иван Светличный, Алла Горская, Григорий Кочур, Николай Лукаш и другие. Приглашен был и я. Через некоторое время я должен был идти, чтобы услышать результаты конкурса. И вот, почти перед выходом из дома, я обратился к Лукашу:
— Вы знаете, во Львове до вашего пятидесятилетия ходит анекдот.
— Интересно. Какой?
— Будто вы зашли в гастроном, заняли очередь, а перед вами впхалися двое женщин…
— Стоп, стоп. Это не анекдот, это быль. И было это на площади Калинина, возле Главной почты, на остановке такси. Я занял очередь и что-то себе читаю. Когда это вижу, двое мальчишек втислись передо мной. Я их отшил, читаю дальше. Смотрю, аж двое дам передо мной появились вне очереди, думая, что я не заметил их появления. Я взглянул на них и спрашиваю: «Интересно, куда это такие красивые женщины торопятся?». А одна из них: «А мы на етом хохляцком тєлячьєм язике не понімаєм». «Хорошо, я вам переведу: «Куда вы, бляди, претесь?». Очередь репнула с хохота, а их как корова языком слизала. Симпатия очереди была на моей стороне.
Гости Ирины Ивановны хватались за бока со смеху, а я побежал по результаты конкурса, и, как это ни странно, они не разочаровали меня: я занял II место после Анатолия Паламаренко. А потом одна из членов жюри, Елена Коваленко, диктор Украинского радио, сказала полушутя:
— Ты знаешь, Святослав, когда ты читал, то кое-кто оглядывался, еще не идут его арестовывать за то, что слушает Максимчука с антисоветчиной.
В 1993 году посол в Чешской Республике в Праге поэт Роман Лубкивский организовал литературный вечер в помещении Польского культурного центра, поскольку Украинское посольство ютилось в трехкомнатном помещении, арендованном у россиян. Тема: «Т. Шевченко и славянские литературы». К участию были приглашены и меня, я должен был читать стихи Т. Шевченко.
Вечер прошел на высоком уровне при участии, кажется, шестерых послов. Затем — ужин в резиденции польского посольства. Приглашено было, мне кажется, 40-50 человек.
В разгаре попойки — его очень остроумно вел Роман Лубкивский — вдруг слышу от него: «Уважаемые дамы и господа! А сейчас вас приглашает на свой „Бал в опере“ актер из Львова Максимчук! Святослав, прошу».
Я был удивлен, ибо был уверен, что после такой насыщенной программы вряд ли кто захочет меня слушать. К тому же я выпил хорошую полную, а главное, языковой барьер. Но воля посла Украины! У меня, видимо, была какая-то еще сила, которая мной руководила!
Я выполнял каскады Тувима-Лукаша с особым наслаждением и легкостью и, когда дошел до раздела IV, то гостей качало от хохота:
В буфете — жлуктанина,
Непрерывная лопанина,
В Бурбона в желудке тонет
Вкусно жареная свинина,
На тарелке у донны Анны
Аж ревет «телец захланний»;
Шах в окружении французок
Тлить бараний огузок;
Нахабідзе, князь мінгрельців,
Выдув рома два графины
Ошибочно ткнул видельцем
В бюст графини Дистрофіні.
Мое чтение с реакцией публики записывалось на видеокамеру. Не знаю, где сохранилась эта запись, к сожалению, для меня это остается тайной…
Об авторе: Святослав Максимчук, народный артист Украины, лауреат Национальной премии имени Тараса Шевченко.
По материалам: Высокий Замок